— Как этот фильм сложился? Он для вас обеих одновременно начался?
Лиза: Ой, пусть сначала Женя расскажет.
Женя: Ой да уж, сейчас всплывут обиды! Мне очень свойственно держать какой‑нибудь замысел долго в голове. Я от этого абсолютно не страдаю. Поэтому так получилось, что этот фильм я придумала года за полтора, наверное, до того, как мы его сняли. Я готовилась снимать свою курсовую работу во ВГИКе, и она не получалась. Было тяжело работать, я сама точно не понимала, чего хочу. Да и мастера скорее мешали, чем помогали, — в общем, я как‑то внутренне разрывалась между этим всем.
В какой‑то момент просто легла на кровать и подумала: что если просто отвлечься? Вообще не думать про моих друзей, про мастеров во ВГИКе, ни про что не думать. Что бы я сама хотела сделать — без желания кому‑то понравиться или чтобы там кто‑то что‑то понял из моего фильма, без вот этого всего? В какую сторону меня тянет, какие образы для меня важны?
Я очень хорошо помню этот момент: буквально минут за пятнадцать в голове сложилась история, которая потом воплотилась в фильме «Рио»… ее твист, если можно так выразиться в отношении такого фильма. Что есть пустой отель, в нем есть девушка, приезжает какой‑то странный тип контрабандистского вида, она за ним наблюдает весь фильм, а в конце, когда нам кажется, что она полна чувств к нему, решает его обокрасть.
Эта вот сухая структура — она со мной была долгое время. Примерно год я ее носила в голове. Уже сняла тот курсовой фильм, начала работать монтажером, тучу всего успела сделать, и вот пришла пора думать про диплом. Стала рассуждать, где это все могло бы происходить, в каком мире, что еще эта девушка там может делать, кто еще там может быть, кроме нее и этого странного постояльца. Дальше я стала собирать коллаж из ситуаций, заметок, наблюдений, и он сложился в финальный сценарий.
— Эта настройка, кажется, никогда не работает надолго. Она должна заново на каждой фазе процесса и жизни происходить.
Женя: Да, точно. Мне в итоге очень помогли мои друзья — например, оператор фильма Люда Куропятникова. Она больше всех меня настраивала и говорила: не слушай этих дедов, делай как знаешь, доверяй себе. Мне все равно было обидно, что им не понравилось, но я как‑то перешагнула через это и подумала: я буду делать максимально хорошо — настолько хорошо, насколько я могу. Вот я найду самых лучших актеров, и я найду самые лучшие локации, я все сделаю самое лучшее. И начала, значит, кастинг. Очень хотелось снимать, скажу честно, Вику Мирошниченко. Но она не могла сниматься — и я решила, что это, значит, судьба. Написала Лизе.
Лиза: Врешь, там еще была вторая девочка! Женя не могла выбрать.
Женя: Я не могла?! Я просто ждала, на самом деле… Короче, на самом деле, все было четко. Я поставила себе дедлайн, но Вика не смогла за это время решить, и я попробовала Лизу, а Лиза так хорошо смотрелась в кадре с Дашей [Муреевой] — вернее, Даша так хорошо смотрелась в кадре вместе с Лизой…
Лиза: Упала самооценка сейчас низко!
Женя: У кого, у тебя? Зря. (Смеются.)
— То, как похожи в кадре Даша и Лиза, кажется вообще изначальной визуальной основой фильма.
Женя: Ну да, но я это увидела только на пробах… Посмотрела через камеры и поняла, что они и правда в кадре очень сильно похожи.
— Две девочки в платьишках в отеле. Как в фильме «Сияние» немножечко. Лиза, какова твоя версия событий?
Женя: А вот про это, кстати, я не думала.
Лиза: Версии своей у меня нет, Женя все верно говорит. Но я могу рассказать историю — я помню, как Женя мне прислала сценарий. Я прочитала, тоже ничего не поняла вообще. А я такой человек — я всего боюсь очень. Все по несколько раз перечитываю и от всего отказываюсь, потом жалею.
Когда мы встретились с Женей, я сразу поняла, что она сумасшедшая. Что она как бы псих. Мне это очень понравилось!
Вещи, которые она мне говорила, были мне по-прежнему непонятны. Я задала Жене один вопрос: слушай, это похоже на греческую волну, ты увлекаешься греческой волной? И она сказала: да. И все, я как‑то с ней вдруг внутри совпала, хотя по-прежнему ничего не понимала.
Дальше Женя позвала меня на пробы вместе с Дашей, а Дашу я знаю, мы вместе учились, Даша — суперженщина. А дальше Женя стала выбирать… Хотя я вообще достаточно сложный человек, тут почему‑то просто ждала, ни от чего не отказалась. Мне очень понравилась Женя, и мне показалось, что я в нее верю, что она — режиссер нового поколения, что она искренне ищет свой язык.
Я вообще очень уважаю, когда видна попытка молодого режиссера не просто высказаться на какую‑то тему, что‑то сказать важное, как‑то классно снять или удивить сюжетом — а найти свой собственный режиссерский язык. Мне кажется, это очень круто и очень редко бывает в таком молодом возрасте, как у Жени. Мне кажется, что Женя — это бомба для русского кинематографа.
— Как будто она всегда понемногу начинается. Просто это не волна, а прибой: все в порядке, каждый год что‑то новое понемногу еще накатывает.
Лиза: Да, но…
— Хочется революции?
Лиза: Хочется революции, да! Но это в принципе мое тотальное желание: и в театре русском, и в кино — везде я хочу революцию, я хочу, чтобы все горело.
А про «Рио», кстати, мне по-прежнему, честно говоря, почти ничего не понятно. Стало чуть-чуть понятно, когда фильм уже посмотрела. А на съемках мы договорились с Женей, что я не задаю ей никаких вопросов. Мы с Дашей не задаем ей вопросов. Она нам скажет — ну, здесь ты можешь просто встать, постоять… Непонятно. Но мы не спрашиваем. Мы играли в такую игру полного доверия Жене, делали просто то, что она скажет. Это был действительно интересный опыт.
Женя: Это, оказывается, была игра? А я думала.
Лиза: Для меня это была игра. «Что это, объясни? Что ты хочешь сказать? Почему?» — мне обычно все это очень важно понимать, поэтому пришлось изобрести игру, чтобы не спрашивать. Я и Стивена [Томаса Окснера] убедила в нее играть. Мы все так делали.
Женя: Вот вы все, оказывается, какие хитрые!
Лиза: Это потому, что ты все непонятно говоришь! Но это нормально, обычно талантливые режиссеры не умеют ничего толком объяснить артистам. Так что это было супер.
— Женя, тебе тоже хочется революции?
Женя: Да, наверное, да. Но у меня это желание поутихло. Сильнее всего оно было, когда я заканчивала институт. Вот прямо во время выпуска. Потому что там была масса абсурдных бюрократических проблем с дипломным фильмом. Было большое желание поскандалить, посты гневные написать — но потом я выпустилась и подумала, что мне намного ближе сидеть и тихо возделывать свой сад. Я буду смотреть в окошко и придумывать фильмы. И, возможно, так, тихой сапой, я и проломлю какую‑то стену, сделаю эту революцию. Без громких заявлений. Спокойно.
— Да, вот твоя героиня тоже вроде тихо в отеле сидит, а потом вон чего.
Женя: (Смеется.) Да, можно и так посмотреть. Мне просто очень нравится идея затворничества. Нравится, что надо от всех отгородиться, сидеть и смотреть в стену, придумывать и делать изо дня в день. И это к чему-то нас приведет. Вот это мне намного больше нравится, чем идти на баррикады, кричать какие‑то лозунги, к чему-то всех призывать… Так я не умею.
Лиза: Мне нравится, что Женя не делает громких заявлений, а делает кино, ищет и находит свой узнаваемый почерк. Смотришь фильм — и понимаешь, что видишь за этим личность режиссера. Видишь его интонации.
— Даже пресловутые отсылки к греческой волне, на самом деле, в него очень органично вплетаются.
Женя: А я вообще не знаю, вот мне все говорят про эту греческую волну. Как было на самом деле? Объясняю. Я стала думать, что в фильме происходит, что это за мир, как они существуют.
Мне очень хотелось, чтобы нам было неважно прошлое этих девочек. Чтобы нам не был важен психологизм. Откуда они пришли? Что с ними было? Вот эти все вопросы — они настолько меня выбесили, честно говоря, во ВГИКе, что хотелось забыть. Мне хотелось, чтобы они существовали очень интуитивно, опираясь на какие‑то животные штуки. Чтобы получилось что‑то среднее между зверьком и призраком. Я про все это много разговаривала — в основном с Людой, с оператором. Она большой художник, но при этом очень практичный человек. И она меня слушала, все это принимала, а потом задала один вопрос: «Можешь дать мне один визуальный референс? Один. Найди мне один фильм». И я подумала: так, а я не могу дать ответ. И просто начала смотреть фильмы. И нашла «Аттенберг» [Афины Ракель Цангари] — и поняла, что это, наверное, и есть наш референс.
Лиза: Да, между призраком и зверем! Это какие‑то совершенно другие люди. В «Аттенберге» то же самое. Кроме того, что это визуально выглядит похоже, действительно как будто бы вот эти зверьково-призрачные существа, какие‑то люди под колпаком, в аквариуме. И они как будто лишены каких‑то рецепторов, которые есть у всех у нас. Другие люди.
— Не так давно ты сделала короткий фильм на 8 мм, очень красивый — с цветами, декорациями. И немало работаешь с модным видео, с фэшен-картинкой. Когда ты делаешь сейчас свое кино, ты боишься красивости? В кино кадру опасно быть красивым?
Женя: Опасно, опасно. Я считаю, что надо найти гармонию. Я считаю, что просто нельзя делать фильмы так, чтобы приходилось обращать внимание на то, как они сделаны. Нельзя смотреть на что‑то и думать: о, классно они вот тут по переднему плану что‑то поставили. О, прикольно они вот тут свет придумали. Нельзя так снимать режиссеру, чтобы зритель об этом думал. Меня ужасно бесит, когда что‑то шито белыми нитками, когда я вижу, как сделано. Раздражает, когда на меня оказывают давление как на зрителя.
И чтобы они сами до этого доходили, на них нельзя оказывать никакого давления. А вот эта красота в кадре — мне кажется, это и есть то самое давление. Поэтому я хочу делать так, чтобы все было гармонично, чтобы одно не могло существовать без другого.
— В «Рио» при этом крайне своенравный (и очень здорово сделанный) звук. Он ведет сквозь фильм зрителя довольно отчетливо.
Женя: Звук — это невидимое оружие, скажу так. Я так думала всегда, по крайней мере. А недавно пересмотрела на фестивале и увидела, что да, звуком я увлеклась, и он совсем не такой уж невидимый получился, как мне казалось. Надо и с этим учиться работать чуть поизящнее. Я просто очень люблю путать. Я люблю, когда сидишь в кино и не понимаешь, что должен чувствовать. Когда ты сам понимаешь, что сам — автор своих переживаний и эмоций. А не что тебе их дают и говорят: чувствуй это. И когда я фильм делала, то пыталась делать его так же.
— Так неприлично спрашивать, но я спрошу. Про что этот фильм? Почему ты его сделала, про что он для тебя? Какое чувство ты хотела воплотить?
Женя: Сейчас, я подумаю. Как бы это сказать… У меня, между прочим, очень много заметок, которые я всегда веду во время съемок. Сейчас: может быть, там есть ответ. (Долго ищет в заметках.)
Подождите, пожалуйста, простите, что вам приходится ждать. А, вот. Вспомнила. Я думала про скуку, про состояние скуки — с одной стороны. А еще про то, что люди бывают одержимы идеей мечты. Именно самой идеей. Это в голове глубоко сидит: ты должен мечтать о другом мире, и сейчас живешь одной жизнью, но там, над ней, где‑то параллельно, есть другая, абсолютно идеальная жизнь. И когда‑то они должны соединиться. Когда‑то твоя реальность должна соединиться с этой абсолютно потрясающей параллельной жизнью, в которой все как надо и ты стал таким, каким ты хочешь стать — и все получается, и все очень круто. И ты как бы живешь тем, что ждешь, когда же наконец это слияние произойдет. Почему‑то есть такая перманентная убежденность, что существует очень классная жизнь и она обязательно наступит. И мы должны стараться, становиться лучшей версией себя, мечтать об этом, все время стремиться вперед.
Так вот, собственно, это чувство и ощущение скуки — они сделаны из одного теста. Они как будто бы одной крови. Про это мне и хотелось снять. Про то, как ты все время думаешь, что где‑то впереди есть офигенно классная жизнь, где все сошлось, все получилось. И вот ты живешь, а что с этой идеей делать — на самом деле непонятно. И сама по себе она никуда не уходит.
«Рио» в музее «Гараж»
«Рио» в Москино Факел
